Цивилизация, каких бы "зияющих высот" она ни достигла в своем развитии, оказывается слабой и уязвимой, когда сталкивается с нацией, сохранившей кровнородственное ядро своей - пусть и деформированной - родоплеменной организации. Именно этим объясняется то поражение, которое в Чечении потерпела Россия в предыдущей войне, и которое, несомненно, ожидает ее и в этой.
Насколько далек "государственный национализм" от понимания этой закономерности показывает высказывание А.Севастьянова: "Чечня - это лишь пролегомен к битве народов. Мы внимательно наблюдали события и поняли: национальный индифферентизм - главный фактор нашего поражения в 1996 году. Никто из русских сверху донизу - от Лебедя до рядового солдата - не пылал к чеченцам такой священной национальной ненавистью, какой пылали они к нам все, от мала до велика.
То, что начали чеченцы, рано или поздно продолжат другие.
Мы должны сыграть на опережение. Никакого "общегосударственного подхода к национальной проблеме" больше уже быть не может! Нельзя больше играть по принципу "и вашим и нашим". Если волки будут сыты, то овец уберечь не удастся; не надо иллюзий.
Мы не хотим быть овцами".
Несколько развив эти "зоологические" аналогии, я бы развеял его страхи и сравнил русских не с овцами (с этими домашними животными можно, скорее, сравнить ставшие безропотными народы, которых постоянно "стригут" державные государства), а с собаками, которые подчинившись "хозяину" в лице государства, верно служат ему, выполняя любую команду.
Изначально, живя по заповедям Бога и соблюдая установленный Им общинный порядок, люди сохраняют весь комплекс качеств, которые и позволяют им именоваться людьми. Следуя в русле изначальной религиозной Традиции, оставаясь людьми с твердым общинным мировоззрением, они могут постоянно укреплять эти качества. Однако качества доблести, чести, свободолюбия могут надолго сохраняться только в том случае, если жертвы и усилия народа мотивированы безусловной покорностью воле и заповедям Творца и направлены предписанным Всевышним обязательством соблюдать принцип ближнего. То есть, пока народ держится религиозно-нравственных устоев, они постоянно насыщают его энергией жизнестойкости и несокрушимой силой. Это и есть та сила высочайшей одухотворенности, готовности даже ценой жизни отстоять праведные ценности бытия, которую Лев Гумилев называл "пассионарностью" нации, тщетно пытаясь объяснить её некими "космическими излучениями" и связать с зарождением государственности, в то время как последнее - ее самоистощающий "вулканический выброс", запускающий механизм долгого национального вырождения.
С нарушения законов родоплеменного уклада, то есть с фактического отступления от Божьих заповедей, начинается "волчий" период в исторической жизни народа (или, если говорить категориями исторической классификации, период "военной демократии"). Сохраняя культ свободы и кодекс воинской доблести, "волки" начинают жить небольшими "родственными стаями", охотясь на "овец". Правда, в отличие от империй, они "стригут" их спорадически, набегами. Но с отходом от питающей почвы религиозных устоев, через несколько поколений утрачивается запас "нравственной прочности". Добро и Зло начинают терять четкость разделяющих их нравственных границ, и поведенческая доминанта "волчьей стаи" приобретает "шакалий" характер. Начинается взаимная грызня, подлость и коварство становятся обычным внутри "стай" явлением, все погружается в хаос борьбы за выживание, потенциальной жертвой которой становится каждый, и в обществе растет и крепнет жажда порядка "любой ценой".
Спрос, как известно, быстро порождает предложение, и появляется востребованный смутным временем "герой", которому общество переуступает часть свободы, забыв при этом, что утрата свободы не бывает частичной. Так устанавливается "новый порядок" - государство. Государство сажает на цепь "волков", опустившихся в своих повадках до уровня "шакалов", и они превращаются в "служебных собак", которых учат организованно нападать на тех, кого укажет "хозяин". "Собаки", разучившись думать самостоятельно, потеряв нравственное различение, нуждаются только в команде хозяина, служат ему тем преданнее, чем строже тот управляет, и воспринимают ошейник как анатомический орган. Со временем "служебные собаки" превращаются в "декоративных собачек", у которых псиная доблесть заменяется умением стоять на задних лапках, ошейник за полной покорностью становится излишним и заменяется красивым "либеральным бантиком".
2.
По этой "зоологической" шкале каждый народ может оценить свое состояние, точнее, степень деградации. Чеченцев может заставить призадуматься характеристика, данная им еще полвека назад, во время сталинской депортации, Александром Солженицыным: "Они принесли в мирный честный дремавший Казахстан понятие: "украли", "обчистили". Они могли угнать скот, обворовать дом, а когда и просто отнять силой. Местных жителей и тех ссыльных, что так легко подчинились начальству, они расценивали почти как ту же породу. Они уважали только бунтарей. И вот диво - все их боялись. Никто не мог помешать им так жить. И власть, уже тридцать лет владевшая этой страной, не могла их заставить уважать свои законы". Характеристика, данная Солженицыным чеченцам, относит их к "волчьей" категории, которая, хоть и занимает самую верхнюю отметку в "зоологической шкале", тем не менее, является ступенью деградации относительно высшего - человеческого состояния, в котором когда-то находились наши отцы. Теперь, спустя несколько десятилетий после наблюдений Солженицына, общество претерпело дальнейший регресс: и среди нас, чеченцев, появилось немало людей, на которых не составляет особого труда надеть государственный ошейник.
Возвращаясь к нашим "овцам", думаю, будет уместно привести слова бывшего российского министра по делам национальностей Рамазана Абдулатипова: "Прежде всего я человек, а потом уже представитель какой-то национальности, религии, партии, республики, государства". Эти слова вызвали резкую отповедь со стороны национал-этатистов, но им следовало бы знать, что интернационализм Абдулатипова порожден убежденностью последнего в том, будто всем "малым народам" предопределено быть угнетенными большими народами, и именно поэтому Абдулатипов выбирает интернационализм, который смешивает большие и малые народы и последовательно их уравнивает. Ему представляется, что посредством этой хитрости "малый народ" получает возможность не просто защититься, но даже оспорить у "старшего брата" и власть, и кормушку, хотя платой за это может быть только ассимиляция, потеря религиозности и национальной самобытности. А "государственнический национализм" и есть то "пугало", которое плодит интернационалистов, катализатор, ускоряющий процессы взаимной ассимиляции народов. Потом придет время, когда власть, запустив государственную машину в режиме террора, уничтожит русских "государственников-националистов" руками российских государственников-интернационалистов вроде Абдулатипова. Потому что, в отличие от "националистического бунтарства", интернационализм есть закономерный продукт государства.
Национал-этатисты утверждают, будто чеченцы "священной ненавистью" ненавидят русских. Однако это далеко не так. Вновь процитирую А. Солженицына, который точно уловил, какие факторы меняют отношение чеченцев к русским: "Тоже вот и чечены. Тяжелы они для окружающих жителей, говорю по Казахстану, грубы, дерзки, русских откровенно не любят. Но стоило кенгирцам (восставшие заключенные одной из казахстанских зон. - Авт.) проявить независимость, мужество - и расположение чеченов тотчас было завоевано!" И добавляет знаменательные слова: "Когда кажется нам, что нас мало уважают, - надо проверить, так ли мы живем".
Порода подневольных людей, из которых государство вытравило все естественные человеческие чувства, не заслуживает ненависти; чувство к ним чеченцев имеет другой эмоциональный заряд, удивительно емко схваченный около полутора столетий назад Львом Толстым: "О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения".
И сегодня Россия совершает те же преступления, что и столетия назад, и русские оправдывают и одобряют убийства, грабежи, истязания, которым государство подвергает целый народ. Хотя, когда подобные зверства совершает отдельный человек по отношению к другому, русские чувствуют, что это неправедно, преступно, греховно. Иначе говоря, действуя по "государственной установке", русский перестает быть человеком и превращается в "гражданина"; действуя по собственному мнению, по общечеловеческой нравственной шкале, русский снова превращается из "гражданина" в человека. Этот трагический и противоестественный разлад между мышлением государственным и мышлением человеческим объясняется тем, что русские деградировали из народа в гражданское население, аморфную массу. А когда народ превращается в толпу, массу, у него легко можно вызвать любой психоз, массовую истерию, коллективную фобию, которая наблюдается сегодня у русского населения по отношению к чеченцам. Русские, отождествляя народ с государством, а себя - с тем, что сегодня называется РФ, воплотились в единый механически действующий агрегат, - то, что называется "nation state", тем самым потеряв способность различать Добро и Зло. В этом заключается главная причина раздвоения сознания современного человека, которое мы наблюдаем не только в России, но и во всем цивилизованном мире. Впрочем, в наиболее цивилизованных государствах это раздвоение уже преодолено в пользу государственного сознания. Народы этих государств из nation state стали просто биологическим придатком state.
3.
"Никто не мог толком никогда объяснить и оправдать, почему несомненные пороки и грехи для личности - гордость, самомнение, эгоизм, ложь и коварство - оказываются добродетелями и доблестью для государства и наций...", - недоумевал русский философ Николай Бердяев, не понимая, что перечисленные грехи для "нации" становятся "добродетелями и доблестью" только тогда, когда она превращается в огосударствленную толпу. Ведь и у человека, и у нации - единый Творец, и Он дал им единую нравственность, единое понимание Добра и Зла. Государство сотворено не Богом и живет не по Божьим законам, поэтому оно заставляет людей ощущать добром все, что соответствует его интересам, а злом - все, что препятствует им.
Многовековое противоборство чеченцев и России было неизбежным, и оно будет длиться до тех пор, пока процесс деградации не низведет чеченский народ до состояния гражданского населения, или пока и чеченцы, и русские не осознают необходимость вернуться на высший, изначальный, данный Всевышним человеческий уровень. Я бы искренне хотел, чтобы все народы из состояния "волков", "собак" или "овец" вернулись в состояние людей и стали народами, живущими своими подлинными национальными, а не государственными интересами, и не по звериным, а Божьим законам, ибо только эти законы научат нас, представителей разных народов, уважать друг друга и питать друг к другу добрые чувства.
Между тем, нынешний русский "национализм" идет в совершенно противоположном направлении. Его лозунг "благо русских - это благо России" логически выливается в следующий пассаж: "Я уважаю чеченских националистов и в чем-то даже завидую им, вполне понимаю логику их политического поведения, но понимаю также и то, что для нас, русских, это - враг, которому надо без всяких сантиментов оторвать голову".
Национализм, видящий свою идеологическую опору прежде всего в государстве, - это не национализм, а нацизм, и как таковой не может не продуцировать идеологию безудержной и дикой агрессии. Призывая карать народы, которые осмеливаются думать и заявлять о независимости от Москвы, "националист-государственник" не замечает ущербности политики, ведущейся с позиции силы. "Если мы, русские, построили сильное государство и имеем больше войск, танков и самолетов, то другие народы, не имеющие такого арсенала, должны нам подчиняться", - такова примитивная логика "огосударствленного национализма". Ну а если у другого государства окажется больше сил и военного могущества? Тогда, следуя логике национал-этатизма, русские должны склониться перед превосходящей силой. Например, перед США, которые позволили себе, несмотря на протесты России, покарать за непослушание указам из Вашингтона сербских "братьев-славян". А завтра дело может принять и более крутой для России оборот, так как США действуют на евразийском континенте в полном соответствии с позицией, которую мы находим и в философии "государственнического национализма" - с позиции силы. Воспримут ли национал-этатисты надвигающиеся с Запада угрозы с тем же хладнокровием, с каким рассуждают об "отрывании чеченских голов"?
Они сетуют на то, что сегодня, дескать, государственная власть в России не принадлежит русским и игнорирует интересы русской нации. Но государству нет дела до нации и национальности, им движет своя логика развития, оно реализует свои интересы, методично и беспощадно устраняя все, что им мешает. Призывая истреблять чеченцев, "националисты-государственники" не понимают и вряд ли поймут, что это ускорит и гибель русской нации, ибо сегодня только чеченцы стоят против государства, губительного для всего национального. Их не заставляет задуматься даже такой парадокс: если в интересах русских истребить чеченцев, и если российское государство игнорирует интересы русского народа, то почему в одном пункте - а именно в уничтожении чеченцев - государство пошло навстречу интересам русских? Казалось бы, кремлевская власть, попирающая интересы русских, должна, по логике национал-этатизма, попустительствовать мятежным устремлениям чеченцев, но мы видим другую картину - власть исправно их уничтожает. То есть занимается практической реализацией тех задач, которые национал-этатисты считают жизненно важными для русской нации. Эта идентичность политической направленности русского национализма и "антинациональной власти" демонстрирует то, что государственное мышление заставляет все общественные силы и движения обслуживать только одни интересы - государственные. И это единство мыслей и действий проявляет себя не только в политическом спектре современной России, но и в историческом срезе. Задумаемся: если враждебность к чеченцам считать мерилом усердия в отстаивании русских национальных интересов, то эти интересы исправно обслуживали все правители России - начиная от Ивана Грозного и заканчивая Владимиром Путиным. И нет никакой разницы в том, кто возглавляет государство - националисты или интернационалисты. Казенно-официальное мышление, создающее фетиш из идеи государства, приводит все эти идеологии к единому знаменателю.
Как показывает история, в течение столетий ничего не меняется и не может измениться в политике России, какой бы идеологии не придерживалась власть, потому что дело здесь вовсе не в разновидностях идеологий, а в неизменности природы государства, которое непрерывно и безжалостно уничтожает все живое и настоящее, что сопротивляется его мертвящему воздействию, потому что в ином случае пойдет обратный процесс и жизнь одержит победу. Если не избавиться от глубоко укоренившегося в современном мире заблуждения, что государство может отражать интересы нации, что оно является гарантом и формой ее существования, антагонизм между нацией и государством никогда не станет до конца очевидным. А безошибочным индикатором, позволяющим отличить естественный организм нации от искусственного механизма государства, является принцип ответственности: в естественной нации она будет коллективной (общинной), а в государстве - индивидуальной.
