РОССИЙСКИЙ ЦУГЦВАНГ ИЛИ РУССКИЕ ПАРАДОКСЫ. АНАРХИЗМ

     Признавая государство злом, многие люди воспринимают его как зло неизбежное, как цену, которую приходится платить за законность и порядок. Но когда обнаруживается, что мир, в котором безраздельно господствует принцип этатизма, живет по законам необузданного хищничества, что именно государства с их антигуманной природой подвели человечество к черте самоубийства, возникает вопрос: так ли уж необходимо государство и не слишком ли высока цена за иллюзию защищенности и порядка?

     Да, мне близок девиз анархистов - "Мы отрицаем государство, потому что государство отрицает свободу". Еще Прудон, Бакунин, Кропоткин, Реклю, Черкезишвили, а также Ноам Чомски, Джордж Вудкок, Даниэль Герен, Хаким Бей и другие анархисты убедительно показали всю несправедливость, всю порочность государственной системы, этого механизма подавления человеческой свободы. "Государство - это самое вопиющее, самое циничное и самое полное отрицание человечности. Оно разрывает всеобщую солидарность людей на земле и объединяет только часть их с целью уничтожения, завоевания и порабощения всех остальных", - писал Михаил Бакунин.

     Критика анархистами государства бесспорно обоснована, но что касается их представлений о постгосударственном устройстве общества, то здесь мои взгляды принципиально отличаются. И если сегодня у многих анархия отождествляется с хаосом, то это не потому, что утопичен сам отказ от государства (ведь жило же человечество когда-то в безгосударственном обществе), а по той причине, что иллюзорными были предлагаемые анархистами альтернативы. В частности, Бакунин утверждал, что усилиями социально-революционной партии в Европе будут разрушены государства и настанет время, "когда на развалинах политических государств оснуется совершенно свободно и организуясь снизу вверх, вольный братский союз вольных производительных ассоциаций, общин и областных федераций". Он рассчитывал, что устранение государства даст свободу личности, защита которой будет обеспечена посредством коллективных образований. Но не понимал важнейшие особенности, складывающиеся из взаимоотношений личности и коллектива: если подчинить личность названным им образованиям, состоящим из унаследованного от государства людского конгломерата, это неминуемо приведет к подавлению личности, так как для установления общественного порядка в такой среде неизбежно потребуется бесконечное количество человеческих законов и аппарат принуждения. Иначе неотвратимо наступит хаос, и тогда население, выбирая наименьшее из зол, начнет требовать "порядка любой ценой". И в обоих случаях все вернется на круги своя, то есть к государству, от которого Бакунин мечтал освободить личность. Единственная коллективная общность, которая, не подавляя, а защищая личность от насилия, от зла и его соблазнов, обеспечивает ее гармоничное сосуществование с социумом - это кровнородственная община, круг "ближних". И только возрождение кровнородственных ячеек общества во всей их структурной завершенности не просто устраняет извечный в государствах антагонизм между личностью и социумом, но и само государство, создавая ему альтернативу в виде естественного, гармоничного общественного порядка.

     Все иные проекты устранения государства приведут при их реализации к тому, что для управления скопищем людей, утративших естественные формы самоуправления, неизбежно потребуется организованная система насилия; следовательно, предлагаемые Бакуниным искусственные объединения уже несут в себе зародыш государства. Пытаясь освободить разнородную массу людей от государства, считая его чем-то чужеродным, насильно навязанным, анархисты не понимали главного - что государство есть закономерное порождение индивидуализма, лежащего в основании эллино-римской культуры, на которой выстраивается западная цивилизация, единственно возможная форма существования общества, в котором все друг другу - чужие. В таком обществе, будь то в либеральных США, или в тоталитарном СССР, правопорядок невозможен без шерифа или комиссара - без вооруженного государством за счет налогоплательщиков аппарата насилия.

     Скажу несколько слов о современном состоянии анархистских идей, о так называемом "неоанархизме", идеологи которого рассчитывают, что демократия эволюционным путем через развитие парламентаризма приведет к ослаблению роли государственных институтов в общественной жизни и постепенному отмиранию государства. Это еще более утопическая идея, чем "безгосударственное коммунистическое общество" марксистов, так как последние, хоть и были безбожниками, все же, воссоздавая коллективистские формы общественной жизни, вынуждены были в своей идеологии апеллировать хоть к каким-то категориям нравственности, идеалам справедливости, так как сама идея коллективизма может существовать лишь в соединении с идеями равенства и справедливости. Что касается демократии с ее культом индивидуализма, то она и не скрывает свою технократическую безнравственность. Современный "анархизм в значительной степени является не вызовом существующему порядку, - пишет известный анархист "новой волны" Боб Блэк, - а скорее очень специализированной формой приспособления к нему. Это образ жизни, или некое дополнение к образу жизни, который имеет свой собственный набор поощрений и жертв. Бедность обязательна, но именно в силу этого не возникает вопросов о том, может ли тот или иной анархист быть чем-то кроме неудачника, если не брать в расчет идеологию".

     Крупнейшим идеологом анархистского учения можно считать Льва Толстого, который, будучи глубоко верующим человеком, отрицал государство, исходя из сугубо религиозных позиций, считая его преступлением перед Богом. "Лжеучение государства, - писал он, - состоит в признании себя соединенным с одними людьми одного народа, одного государства, и отделенным от остальных людей других народов и других государств. Люди мучают, убивают, грабят друг друга и самих себя из-за этого ужасного лжеучения. Освобождается же от него человек только тогда, когда признает в себе духовное начало жизни, которое одно и то же во всех людях. Признавая это начало, человек уже не может верить в те человеческие учреждения, которые разъединяют то, что соединено Богом". Особенно остро переживал Толстой "государственническое" перерождение христианства, пытающегося оправдать то, что должно было бы проклинать: "Освящение власти государственной есть кощунство, есть погибель христианства, - писал Толстой. - Прожив 1500 лет под этим кощунственным союзом мнимого христианства с государством, надо сделать большое усилие, чтобы забыть все сложные софизмы, которыми 1500 лет, везде в угоду власти, изуродовав все учение Христа, чтобы оно могло ужиться с государством, пытались объяснить святость, законность государства и возможность его быть христианским. В сущности же слова "христианское государство" есть то же самое, что слова: теплый, горячий лед. Или нет государства, или нет христианства".

     Лев Толстой, в отличие от Бакунина, считал, что от государства возможно освободиться, лишь коренным образом изменив сознание людей: "Анархисты, - писал он, - правы во всем: и в отрицании существующего и в утверждении того, что при существующих нравах ничего не может быть хуже насилия власти; но они грубо ошибаются, думая, что анархию можно установить революцией. Анархия может быть установлена только тем, что будет больше и больше людей, которым не нужна защита правительственной власти и все больше и больше людей, которые будут стыдиться прилагать эту власть". Как глубоко религиозный человек, Толстой был убежден, что основное условие реализации идей анархизма - возврат к евангельским заповедям, главную среди которых - "возлюби ближнего твоего как самого себя" - Иисус (мир ему) ставил по значимости следом за признанием Единого Бога (Марк, 12: 31). Эта же заповедь четко обозначена и в Торе, в "законах Моисея" (мир ему): люби ближнего твоего, как самого себя" (Левит, 19: 18).

     Здесь возникает простой, но весьма важный вопрос: а кого считать "ближним"? Ведь принцип "ближнего" должен реализовываться в конкретных действиях по отношению к конкретным людям, связанным узами кровного родства, находящимся внутри каких-то рамок семейно-родовой идентичности. "Любить всех людей", не идентифицируя их четко осознаваемыми степенями родства, - это чистой воды абстракция, ни к чему не обязывающая, безадресная филономия, это, в конечном итоге, попрание принципа "ближнего". Поэтому Всемогущий Творец, создав человека, учредил ему родство по крови и по браку" (Коран, 25:54). Родство, определяемое узами крови и супружества, и есть та мощная земная опора, которая делает принцип "ближнего" предметным и адресным, переводит его из сферы абстрактной этики в сферу реальных обязательств по отношению к реально существующим людям, находящимся в той или иной степени родства, степени "ближнего". Степеней этих семь; данное число и есть "код" кровного родства как по "горизонтали" (братья - от родных до семиюродных), так и по "вертикали" (потомство единого предка в седьмом колене). Более подробно "семиричная" система кровного родства описывается ниже, в специальном разделе, а здесь необходимо подчеркнуть, что семейно-родственные отношения, которые охватывают каждого человека и которыми пронизаны все социумные ячейки общества, и есть то, что установлено Всевышним для братства людей, для их солидарности в добре и праведности. Таким образом, призыв "возлюбить ближнего" не утопия, а реальный принцип взаимоотношений в обществе, структурированном на основе кровнородственных уз. Эта система родства через ряд тесно взаимосвязанных, постепенно расширяющихся иерархий охватывает все социумы - от семьи до всего человечества в том случае, если человечество придерживается этих сакральных принципов.

     Надежда Толстого на духовное просветление людей - в рамках системы перевернутых ценностей (государства) - не только не осуществилась и государство не только не исчезло, а напротив, его воздействие все более усиливается, все глубже проникает болезнь нравственной деградации в социальную ткань гражданского населения. Но даже если допустить, что все люди, как надеялся Толстой, стали благочестивыми и, признав государство злом, отказались от него, то и тогда, со временем, государство вновь возродилось бы, так как оно может быть уничтожено только своим антиподом - родоплеменным строем, организованном на базе кровнородственных отношений.

     Бескомпромиссное отрицание Толстым самой идеи государства, воплощающего систематическое, конвейерное насилие, составляет единую концептуальную канву с его доктриной непротивления злу насилием. Акцентируя внимание сугубо на нравственном содержании Писаний, Толстой не заметил их социального содержания, то есть не увидел принцип кровнородственной общины, только в рамках которого полновесно могут реализоваться Божьи законы нравственности. Родоплеменной строй локализует зло, как правило, на уровне намерений, не давая ему выхлестнуться в мир. Он преграждает ему путь не только "нравственным вето", но и угрозой неминуемого, строго соизмеренного возмездия, неукоснительно соблюдаемым принципом "око за око", который каждого человека делает сопричастным Божьему правосудию, не позволяя ему выйти за рамки священных установлений в нравственной и тесно сопряженной с ней социальной сферах. Таким образом, принцип равноценного (что тождественно общинному) возмездия представляет собой тот правовой "стержень", который обеспечивает при его соблюдении социальную и нравственную статику родоплеменного строя. Не увидев этого, Толстой, тем не менее, глубже других постиг природу государства; он, хоть и предлагал утопию, не найдя альтернативу государству, однако не пошел против Бога, против своей веры и отверг государство - этот главный проводник воли сатаны в нашем мире.

     Всевышний неоднократно обращался к человечеству через своих посланников, свидетельством чего являются все Писания единобожия. Мы знаем, что в Писаниях есть расхождения, но если мы действительно хотим мира и справедливости, необходимо найти в них общие Истины, которые могли бы послужить нам общим фундаментом. Что касается мусульман, то Коран обязывает нас к диалогу с "людьми Писания" (иудеями и христианами) в поиске общей Истины: "Скажи: "О обладатели писания! Приходите к слову, равному для нас и для вас" (3:64). Обратившись бесхитростным взглядом к священным текстам Торы, Евангелия и Корана, мы легко убедимся, что все Писания совпадают в своих фундаментальных заповедях:

     (1) Единобожие;

     (2) единая форма национальной организации на базе кровнородственных общин;

     (3) неукоснительное соблюдение главного закона общественной жизни: "око за око", закона равноценного возмездия, субъектом которого выступают не индивиды, а кровнородственные общины.

     Однако, признавая государство, подчиняясь государственному правопорядку, люди лишаются возможности жить по Божьим законам, нарушают сакральный принцип "око за око", "кровь за кровь", разрывают священные узы семейного и кровного родства и строят свою общественную жизнь на "узах" гражданства (индивидуализма).

     Только познав сущность родоплеменного строя, люди постигнут во всей глубине суть и содержание ясных заповедей Творца, а поняв эти заповеди, смогут увидеть искажения, внесенные в тексты и толкования первоначальных Писаний. Возрождение родоплеменной основы наций неотделимо от возрождения религии, ибо этносоциальная организация есть отражение религии, ее воплощение в форме и принципах общественной жизни. Более того, родоплеменной строй позволит освободить религию от всех домыслов и искажений, внесенных людьми в результате смешения сакральной традиции со светской историей, естественного права с противоестественной политикой, вечности с повседневностью. Очищение религий от искусственных наслоений сделает их единой религией и объединит человечество в единый организм.

     Толстой, равным образом отвергая как государственное насилие, так и насилие против государства, исходил из убежденности, что любое насилие, какими бы ни были его мотивы, есть зло, есть грех перед Богом. Но такая позиция, при всей ее кажущейся нравственной безупречности, противоречит четкому различению Добра и Зла, которое сформулировано в священных заповедях Откровений. Всевышний дает людям ясное определение Зла и не менее ясное предписание противостоять этому Злу, бороться с ним, встречать его проявления возмездием. Поэтому "всепрощенничество не может рассматриваться как богоугодное состояние человеческой души: скорее, это беспомощная капитуляция перед Злом, его поощрение пассивным к нему отношением. Другое дело, что ни один человек не имеет права самому стать "оценщиком" Добра и Зла, ибо, если он сделает мерилом справедливости свои страсти и эмоции, он легко переступит черту и воздаяние за совершенное преступление никогда не сможет быть адекватным, равноценным. Только Творец - высшее средоточие милосердия и справедливости - определяет тяжесть преступления и меру возмездия за него и поэтому невозможно быть справедливым человеком, не будучи строгим последователем Божьих заповедей. И суд не может считаться справедливым, если его правовая база составлена из придуманных людьми государственных законов, а не из законов Божьих. Уже одна эта аксиома ставит верующего человека в непримиримую оппозицию к государству, обязывает его отвергать государство со всеми его "законными правовыми" институтами, абсолютно беззаконными с точки зрения религии. Дойдя до этой грани понимания истины, Толстой остановился, не сделал последнего, завершающего шага в своем учении, не увидел принципиальную разницу между истинным прощением, угодным Богу, и механическим всепрощенничеством, которое нарушает Его заповеди. Он не осознал, что жить по заповедям Бога возможно только в Им же созданной общественной системе, в которой предусмотрены механизмы реализации этих заповедей. Бог установил конкретные законы для конкретной общественной системы, как ключ к замку. Через учение Моисея и Христа (мир им) красной нитью проходит утверждение, что той социальной системой, которая является естественной средой для воплощения принципа "ближнего" был народ (нация) с родоплеменной структурой; нация не в общепринятом искаженном понимании ее как этно-культурной данности, а самодовлеющая социальная система со своей завершенной структурой управления, произрастающей на базе кровного родства. Говоря о "нации" следует помнить, что термины "народ", "этнос" и "нация", которым в этнографии или социологии придают различные смысловые оттенки, этимологически означают одно и то же. Их разделение есть попытка разными терминами, взятыми из различных языков, утаить и исказить смысл объективной реальности, каковой является народ, чьи описательные признаки не зависят от государства и его типов или зависят в негативном смысле, так как прогресс государства есть регресс нации. Именно поэтому я не принимаю эту ложную классификацию в расчет. Равным образом я не приемлю и тот уничижительный смысл, который вкладывается в обозначение <первобытнообщинный строй>, так как, если вдуматься, эта дефиниция тождественна выражению <первозданная община>, которым обозначена установленная Божьим промыслом истинная теократия. Только кровное родство реализует принцип <ближнего> и только родоплеменной строй его защищает, одновременно защищая людей от роковой стихии прогресса, которую несет в себе цивилизация. Толстой не понял, что человек сам по себе беззащитен перед мощными силами коверкания разума и духа, выпущенными на волю цивилизацией, что только родоплеменной уклад создает вокруг святого ядра Единобожия прочные сферы защиты, что именно кровнородственная структура общества отторгает все то, что с религиозных позиций отвергал он сам: лжеучение государства, миф прогресса, культ золотого тельца.

     Трагическая ошибка Толстого и всего анархизма состоит именно в недооценке "первобытнообщинного" (то есть - первозданной общинности) далекого прошлого человечества, в непонимании, что именно в этом прошлом - его шанс на лучшее будущее. Вот почему анархическое движение по сей день остается бессильным утопизмом. Боб Блэк пишет, что "встав перед выбором между анархизмом и анархией, большинство анархистов сделает выбор в пользу идеологии и субкультуры анархизма, нежели предпочтет опасный скачок в неизведанное, в мир безгосударственной свободы...". Я зову не в "опасное неизведанное", а в хорошо знакомое прошлое, в "золотой век" человечества, когда оно жило в гармонии с Богом, с самим собой и с природой. Тот же Боб Блэк писал: "По правде сказать, анархисты, которые взяли себе это имя, ничего не сделали, чтобы бросить вызов государству не поверхностными писаниями, полными специального жаргона, которые никто не читает, но заразительным примером иного образа отношений между людьми". Однако этот пример существует на нашей планете - оазис безгосударственной свободы сохранился на том клочке земли, где когда-то остановился после всемирного потопа Ноев ковчег и где сегодня потомки пророка Нуха (мир ему), "народ Нуха" - Нох-чи, как на чеченском языке чеченцы всегда определяют свою идентичность, защищают последние рубежи этого оазиса от тех, кто не ведает что творит.

     Если анархизм, отвергая государство, не сумел выдвинуть идею духовного и структурного возрождения нации, то десакрализованный национализм провозгласил своей целью возрождение нации в единстве с возрождением мощи и "порядка" государства. Иными словами, индивидуалистский анархизм и светский национализм, обречены остаться абсолютно бесплодными идеологиями. Но, объединившись на почве Единобожия, избавившись от примеси индивидуалистских и светских ценностей, установив религию третьей - и наиболее важной - силой этого назревшего идейного альянса, анархизм и национализм смогут быть основой подлинной теократии и воплотить тем самым в жизнь свои возвышенные идеалы абсолютной справедливости. Далее>>>>